Мощёная Теплосерная улица заканчивалась возле исправдома, дальше вдоль реки Покумок шла разбитая повозками грунтовая дорога. Её постоянно размывало, особенно по весне, и тогда дорога покрывалась рытвинами. Их засыпали, но гравий осаживался, и рытвины появлялись снова. Панкрат старательно обходил лужи, крутил ручку фонаря, освещая дорогу. Сразу после того, как Подкумок свернул на юг, начиналась колония Бетания, населённая немцами. Тут за дорогами следили внимательнее, и уже можно было не опасаться уйти в воду по колено. Аккуратные ровные улицы, отсыпанные гравием, а к центру мощёные булыжником, такие же аккуратные саманные дома, с дорожками и покрашенными палисадами. Колония была зажиточной, при населении в полторы тысячи человек работали две мельницы, лесопилка, кузница, машинная станция, изба-читальня и школа, на другом берегу реки Подкумок к колонии относились земли совхоза «Константиновский». Панкрат колонию не любил, уж очень здесь всё было правильно и размеренно. Вот и сейчас, стоило стемнеть, большая часть окон погасла, немцы-колонисты легли спать, чтобы утром выйти на работу с первыми лучами солнца.

— Чёрт бы побрал этих нехристей, — в сердцах сказал он, отчищая каблук о траву.

Нужный ему дом находился неподалёку от лютеранской церкви — двухэтажная длинная постройка, где жилая часть соседствовала с хозяйственной. Панкрат подсветил фонарём калитку, подёргал за цепочку, где-то в глубине двора звякнул колокольчик. Дверь в доме отворилась не сразу, мужчина терпеливо стоял и ждал. Наконец, к калитке подошёл подросток, достал такой же фонарь, как у Панкрата, подсветил его лицо, заставив зажмуриться.

— Чего надо?

— Я к Гансу Липке.

Пацан присмотрелся повнимательнее.

— Зачем?

— Йохан, ты ведь меня знаешь, — заискивающе сказал Панкрат, — пусти, а? Дело срочное.

— Проходи, — калитка открылась, и захлопнулась, стоило Панкрату зайти во двор.

Входная дверь вела в просторную прихожую, а оттуда — в большую залу с камином и массивным столом. В камине горел огонь, потолок лежал на мощных закопчёных балках, вокруг стола стояли деревянные стулья с высокими спинками. Панкрат остался стоять, сложив руки на животе. Через несколько минут в залу вошёл немолодой мужчина, высокий, под два метра, худой, с мощным носом и кустистыми бровями, он уселся на стул, кивнул Панкрату.

— Говори.

— Хозяин встречи просит.

— Что случилось?

Панкрат замялся, он высчитывал, что стоит рассказать, а что — нет, хозяин дома насупил брови.

— А ну сядь. Йохан, принеси гостю пива. А ты хорошенько подумай, если что утаишь, тебе же хуже.

Гость вздохнул, и начал рассказывать. Про то, как Фёдор Мельник познакомился с артисткой, как она ему отказала, и как он решил её наказать. Рассказал про здоровяка, который вывел из строя и самого Фёдора, и двух его ближайших подручных, и потом отпустил живыми. Ганс внимательно слушал, не задавая вопросов.

— Хорошо, — наконец сказал он, — Фриц, иди-ка сюда.

Голос у Ганса был негромким, но почти сразу в дверях появился молодой человек, светловолосый, в плотных штанах и вязаном свитере.

— Возьми повозку, съездишь за Мельником, ты знаешь, где он живёт. И Панкрата отвези, нечего ему здесь делать.

Фриц молча кивнул, поманил Панкрата за собой. Повозка сделала рейс в два конца, высадила Панкрата возле дома Федора, а самого Фёдора привезла в Бетанию. Мельник с трудом вылез из пролётки, доковылял до дома, оттуда прошёл в залу. Ганс сидел на том же месте. Фёдор уселся напротив, дождался, когда принесут пиво, и рассказал, что случилось. Хозяин молчал, в голове сверяя то, что наговорили оба гостя.

— Что ты хочешь?

Фёдор на секунду задумался, а потом сбивчиво объяснил, что ему нужно.

— Десять тысяч плюс пять червонцев за каждый день, — не раздумывая, сказал Ганс. — Может быть, ты хочешь, чтобы мы и с твоим обидчиком порешали?

— Нет, — твёрдо ответил Мельник, с ценой он спорить не стал.

С личными проблемами нужно было разобраться саму, иначе такие, как герр Липке, в следующий раз об него, Фёдора, разве что ноги не вытрут. Ганс одобрительно кивнул, указал гостю на дверь, дождался, когда повозка с ним отправится в обратный путь, взял свечу, и спустился в подвал.

Там, привязанный к крюку в потолке, висел пленник. Руки у него посинели от стягивающих запястья верёвок, ноги едва касались пола. Он был обнажён, всё тело от паха до шеи покрывали кровавые полосы, покрытые коростой. Плетёная нагайка без шлепка лежала рядом, на низенькой скамье.

— Не надо больше бить, — при виде хозяина зашептал он, тяжело дыша, — пожалуйста, у меня больше ничего нет, прошу, не убивайте. Дайте немного времени, я найду, я отдам.

— Хорошо, хорошо, — Ганс похлопал его по щеке, — ты ведь хочешь жить?

— Да, спасибо, я всё сделаю, только пожалейте.

Хозяин дома достал нож, провёл пленнику по горлу, тот затаил дыхание. А потом лезвие скользнуло по верёвке. Тело кулём свалилось вниз, послышался стон, из открывшихся ссадин засочилась кровь.

— Поднимайся, — сказал Ганс, брезгливо глядя на пленника, — для тебя есть работа. Сделаешь — останешься в живых. Йохан, принеси одежду и скажи Марте, пусть нагреет воды.

Глава 13

Глава 13.

Свирский собирал свою киношную команду на железнодорожной станции Пятигорска в полдень. На узкой ветке, отходящей от путей, стоял потрёпанный вагон синего цвета, в нём должны были отправиться в советскую глубинку немецкая звезда немого кино и простой пролетарский парень Трофимов. Муромский, герой которого собирался им помешать, приехал на вокзал заранее, засел в вокзальном буфете с бутылкой вина и оператором.

— Вот что я скажу тебе, юноша, небольшая чарка бодрящего напитка, — решительно заявил артист, когда помощник режиссёра Гриша Розанов попросил его хоть сегодня не напиваться, — нам с товарищем Савельевым не повредит. Имей ввиду, на сухую я сниматься в этом бедламе отказываюсь, я твоего Свирского отлично знаю, он и раньше был туда-сюда, а сейчас ещё и головой ударился. Вон, сцену со мной выдумал, а кто будет оплачивать? Кто, скажи мне, мой, юный друг, бросит хоть один лишний червонец на алтарь музы советского кинематографа? Так что или садись с нами, или иди, не трепи мне последний нерв. Да, Тимофей?

Оператор кивнул, и налил им ещё по стакану. Розанов сжимал кулаки, делал страшное лицо, но двух старых работников искусства этим было не пронять. Ко всему, эта проблема была самой незначительной, поэтому Гриша ей и занялся.

К утру понедельника, казалось, весь город знал, что именно тут будут делать кино. Собралось не меньше двух сотен человек, многие пришли семьями, разложили корзинки с продуктами и ели бутерброды, отцы семейств накачивались пивом, а те, кто семьёй ещё не обзавёлся — водкой. Среди толпы с важным видом ходили корреспонденты местных газет и журнала «Терский пролетарий», два фотографа с камерами выбирали подходящий ракурс, рассказывая всем интересующимся про свет и экспозицию. Осветители Саша и Витя, с помощью грузчиков расставляющие возле вагона плетёную мебель, столики и подставки под софиты, сорвали порцию аплодисментов и свиста, толпа приняла их за актёров. Особенно досталось Саше, который был выше ростом и представительнее. Саша приосанился, и бросал на ассистентку Милу гордые взгляды, Витя тоже бросал взгляды, только злобные и на Сашу — Мила так до сих пор и не выбрала, кого из них осчастливить.

Розанов пытался толпу разогнать с помощью милиции, те тоже хотели посмотреть, как снимается кино, и не особо старались. Количество любопытных стало для Гриши сюрпризом, они жили в этом городе уже почти месяц, и ни разу не собирали такую большую аудиторию, разве что на трубопрокатном и в Цветнике.

— Откуда столько народу? — поинтересовался Травин.

Он с утра проведал Малиновскую и Зою, убедился, что с ними всё в порядке, и предложил довезти женщин до вокзала на пролётке, но артистка отказалась, заявив, что у неё есть автомобиль с водителем. За ночь к ней вернулось самообладание, она даже позавтракала с аппетитом и снова накричала на Зою. Сергей настаивать на своём предложении не стал. Взрослые люди, считал он, сами отвечают за свою судьбу, а дальше уже вмешивается естественный отбор. Молодой человек дошёл до вокзала пешком, никто за ним, на первый взгляд, пока что не следил и отомстить не пытался.