Сам он не охотился, всё больше кашлял, несколько раз спугнул дичь, и его оставили сидеть рядом с припасами. Пока Горянский с Сергеем крались по заболоченному низкому берегу, он развёл костёр, ощипал двух птиц, распотрошил, порубил на куски и бросил в котелок. В лодке нашлись луковица и пара картофелин, на лугу — какие-то ароматные травки, через некоторое время вода забулькала, выбрасывая с каждым шариком воздуха аромат свежеприготовленного супа.

До сумерков оставалось ещё чуть меньше часа, Фома утверждал, что из опушки, которая была от них в километре, стоит только подождать, вылетят кулики, но Сергей сомневался, уж очень они тут нашумели.

— Хотел тебя спросить, — Горянский уселся возле костра, достал из сумки ложку, — ты чего Франкотта не взял? Я думал, из своей бельгийской машинки тут всех перебьёшь.

— Точно, — Травин улыбнулся, — я ведь вот что хотел сделать.

Он сходил к лодке, и вернулся с холщовым свёртком, положил на бревно, развернул.

Появились две деревянные кобуры с торчащими из них рукоятями.

— Маузеры, — Горянский вскочил, подошёл поближе. — Где взял?

— Да тут, понимаешь, какая история вышла. Я ведь в фильме снимался, так у них аж четыре штуки завалялись. Ну я и счетоводу сказал, мол, зачем они вам, отдайте мне один, вещь в неумелых руках опасная, даже смертельная. Вот, на двадцати рублях сошлись. Обещался ему деньги позже отдать, как опробую и выберу по руке.

— Разрешение на него не получить, и вообще проверить не мешает, как он к гражданским попал, — военный взял одну кобуру, раскрыл, покачал пистолет в руке, — войну вспомнил, был у меня такой, разве что попроще и поцарапанный весь, хорошая штука, если приклад примкнуть, карабин получается.

— В Псков вернусь, через отдел милиции оформлю на почтамт, — сказал Травин, — а то бывает выезжают по деревням почтальоны, а охрана непойми с чем. Ну а не разрешат, сдам. Я из четырёх выбрал два поприличнее, мы их сейчас с тобой пристреляем, один оставлю, второй верну. Как думаешь, в ста шагах мишень установить?

— Темнеет, — Горянский огляделся, — так далеко не углядим.

— Ну полчаса есть ещё, — Сергей указал на раздвоенную берёзу примерно в ста шагах от них, — по обойме из каждого отстреляемся, и хватит. Твой левый ствол, мой правый, пять патронов, и меняемся.

— В гражданскую из таких стрелял? — спросил военный, укладываясь на землю и прижимая приклад к плечу.

— Доводилось и из таких.

Травин остался стоять, приклад он цеплять не стал, держал пистолет в чуть согнутой правой руке, опирая кисть на левую. Он перенёс центр тяжести на правую ногу, прицелился и сделал пять выстрелов. От ствола полетели щепки. Когда первые пять патронов были отстреляны, Сергей сходил и посчитал следы пуль. В левом оказалось всего два, а в правом аж все пять, значит, или Горянский так точно стрелял, или Травин попал в соседний ствол. Молодой человек хмыкнул, и тоже лёг на землю.

— Мастерство не пропьёшь, — Горянский довольно улыбнулся, когда Травин вернулся во второй, а потом в третий раз, вторые половины обойм они отстреливали по-отдельности. — Ну что, какой себе оставишь?

— Оба хороши, — Травин уложил маузеры обратно в деревянные кобуры, — где ты так стрелять навострился?

— Я на фронте с пятнадцатого года, сразу мосинку получил, так с ней и не расставался, даже когда в прапорщики произвели. И царский знак с вензелем имеется, и советский, с красноармейцем. Но ты тоже молодец, только целишься быстро, и на собачку жмёшь едва цель уловил, видно, что тебе не точность важна, а результат, и патроны для этого ты считать не привык.

— Есть такое, — молодой человек уселся на накидку, принял из рук егеря миску с супом, — мне, понимаешь, целиться некогда было, уж слишком много их лезло, белофиннов, как тараканы, только успевай давить. Ну что, Фома, поедим, отдохнём немного, и на кулика? Смеркается уже.

Фёдор через немытое стекло смотрел, как распахиваются ворота, и во двор заезжает автомобиль. Его автомобиль. Панкрат зашёл в дом первым, впустил Генриха. Тот широко улыбался.

— Дело сделано, — сказал Генрих, усаживаясь на стул, — но возникли некоторые осложнения.

— Что за осложнения? — буркнул Фёдор.

— Пришлось с ней ещё одну привезти, сама навязалась. Царапалась, как дикая кошка, мы такого натерпелись, что надо бы прибавить.

— За неё я платить не буду.

Генрих перестал улыбаться. Лучики возле стального цвета глаз исчезли, выражение лица стало холодным и отстранённым.

— Пять косых ты должен дяде Гансу, и ещё две косых мне. Но в уплату готов не деньгами взять, а артисткой, уж очень она мне понравилась, гладкая такая, фигуристая.

— Нет, — Фёдор достал из-под стола левую руку, в которой был зажат пистолет, — отбашляю, сколько договаривались. Дел я с тобой не имею, ты со своим дядей сам скумекай по-свойски.

Несколько секунд они сверлили друг друга глазами, Липке неожиданно рассмеялся.

— Шучу я, ты что, правда подумал, будто я решил тебя на понт взять. Но хотя бы на авто покататься дашь с неделю?

— Бери, — Фёдор махнул замотанной рукой, он немного расслабился, — только верни в целости. Деньги вон лежат, все пять косых, как договаривались. А сверху я ничего…

Он не успел договорить, Панкрат подобрался к нему сзади, чиркнул лезвием по горлу, оттянув голову за волосы назад. Из перерезанных артерий хлынула кровь, Фёдор поднял пистолет, но на спуск нажать не успел, рука бессильно упала. Тело дёрнулось несколько раз, и замерло.

— Ты точно знаешь, где он фиксы затырил? — Генрих брезгливо посмотрел на мертвеца.

— А то ж, — Панкрат вытер нож о пиджак убитого, убрал в ножны, — в подвале. Он, гад, таится всегда, но сегодня я его срисовал.

— Сколько ещё человек в доме?

— Двое наверху спят, их сегодня в больницу возили, гипс клеили. А ещё двое в пристройке, их хозяин отослал, пока с тобой встречаться собрался, пришлые, с револьверами. Ждут, когда он позовёт. Пашка с Моней должны приехать к заутренней.

— Хорошо, — Липке подошёл к входной двери, тихо свистнул, из темноты появились шестеро мужчин, — с ними закончим, и пойдём, посмотрим, что нам Федька оставил в наследство.

Глава 16

Глава 16.

Дом в конце Теплосерной улицы загорелся через час после полуночи. Язычок пламени появился в деревянной пристройке, через открытую дверь огонь перекинулся на основное здание. Балки, мебель и крыша занялись почти сразу, дом стоял вот уже лет сорок на этом месте и дерево отлично высохло. Саманные стены не дали пожару перекинуться на соседние строения, солома, замешанная в глину, быстро прогорела, но сами блоки выдержали, ещё и запеклись.

Зарево заметили на мясокомбинате, у вахтёра имелся телефон, по которому он связался с пожарной командой, и та приехала достаточно быстро. Пятеро пожарных срубили топорами деревья, разнесли на доски уличный сортир, щедро залили водой сарай, а потом стояли и смотрели, как дом выгорает изнутри. Пламя бушевало часа три, и к десяти утра стены остыли достаточно, чтобы здание осмотрели изнутри. Пожарные нашли три обгоревших трупа, вызвали уголовный розыск, агент и фотограф появились к полудню. Возле мертвецов нашли оружие, пустые бутылки и стаканы, в углу дома обнаружили слиток золота весом примерно граммов двести, это позволило предположить, что хозяин хранил золотые червонцы. Немного, судя по весу, не больше тридцати.

Следом за агентами угро на месте пожара появился следователь Можейко, он прошёлся по соседям, записал их показания, которые сводились к одному — те ничего не видели и не слышали, потом опросил вахтёра мясокомбината, тот в журнале сделал записи, но свой пост не оставил и к дому не приближался. Следователь на месте изучил набросок, сделанный агентом уголовного розыска, расположение трупов примерно соответствовало тому, что они собрались в одном помещении. Из-за воздействия высокой температуры сразу определить, кто же именно оказался в сгоревшем доме, не представлялось возможным, но наличие оружия и золота позволяли предположить, что здесь жили люди совсем не мирные